Модель с ожогами на теле
Весной в соцсетях стала популярна серия снимков с обнаженной девушкой Светой, по всему телу которой растянулись глубокие ожоги. В комментариях люди восхищались смелостью модели и «нетипичной красотой». Корреспондент The Village Кирилл Руков разыскал девушку: что скрывают узоры на ее коже Света рассказывает впервые.
Мать спросила, хочу ли я манную кашу, а я ответила: «Хочу пельмени». Она собралась в магазин, но пробыла там только пять минут — так рассказывала бабушка, — а затем уехала к отчиму пить и пропала на два часа. Я начала зажигать в квартире свечи — электричество давно отключили за неуплату.
Я прекрасно помню, как горела. Хотела подпалить одну нитку на платье, которое донашивала за сестрой — рюшечки медленно тлели. Но платье вспыхнуло целиком, мгновенно. Оно было из дешевой китайской ткани, которая кипела и прилипала к телу. В доме никого, я взаперти. Одно кресло было в зале, второе на кухне — полчаса я бегала между ними и падала, пытаясь себя потушить. Мать приехала только через час. Увидев меня в дверях, она заплакала и стала срывать ошметки вместе с кожей. Под нами жили фельдшеры, муж с женой, они только вернулись со смены. Уже в карете скорой мне сделали какой-то укол в грудь, и я потеряла сознание. Проснулась в больнице через два месяца — все это время пролежала в коме после болевого шока. В реанимации мать ни разу меня не навестила.
Отец погиб давно, в 2001-м: строил дом отдыха в Комсомольске-на-Амуре, но там случился пожар. Он помог вывести из пекла двоих человек, пошел за третьим и не вернулся. Мне тогда был год, поэтому знаю историю только со слов матери. Она очень любила его, так и не оправилась: больше не искала работу, жила на мою пенсию, начала пить водку, затем просто этиловый спирт. Я много раз говорила ей потом, что вырасту, помогу, увезу ее, продам квартиру, но мать отвечала, что везде найдет с кем пить.
А затем она стала издеваться. Попытки убить меня случались внезапно: Однажды она мыла мне волосы, вдруг окунула голову под воду, зажала там, но потом сама же поскользнулась и выпустила из рук. Я выжила, стала появляться в школе с синяками, голодная и немытая, или просто прогуливала. Мать продолжала избивать — например, выдавливала глаза, выворачивала шею, зажимая голову между ног или избивала металлической трубой. Потом стала меня резать. Как-то раз она готовила с отчимом на кухне, а я подошла отпроситься погулять. Мать кинула в меня нож для разделки рыбы — лезвие раздробило два зуба, поцарапало щеку и застряло во рту. Брызнула кровь. Я спустилась во двор, что было дальше — просто не помню.
«Я мылась в той же ванне, где меня душили. Пила чай на кухне, где меня резали. Ходила по улице, где я тащила мать пьяной. Переходила дорогу, где меня изнасиловали»
После одного из таких случаев я сбежала к сводной сестре. Вместе поехали в полицию. Комиссия по делам несовершеннолетних начала собирать доказательства, чтобы лишить мать родительских прав. Меня временно отдали в приют, но мать, конечно, трезвела и каждый раз забирала меня оттуда, круг замыкался. Это продолжалось три года: я снимала каждые побои в полиции, но в отделении с матерью только беседовали, а соцработники отпускали меня обратно. Я еще любила ее тогда, защищала вплоть до декабря 2012 года, когда суд отправил меня в детский дом насовсем (копия материалов дела есть в распоряжении The Village. — Прим. ред.). Она до сих пор иногда звонит, пьяная, рано утром. Требует номера каких-то общих знакомых — я не знаю зачем.
Уже гораздо позже я приехала к ней, чтобы расспросить подробнее, как я сгорела. Мать сказала, что это был несчастный случай, но я прекрасно помню, что в тот вечер ее не было очень долго, она просто забыла про меня. Тогда я спросила: «Зачем ты меня душила под водой?» Она сказала: «За то, что у тебя были вши». «Зачем ты меня резала, три раза?» — ответила: «Потому что ты воровала». А я правда воровала: еду — чтобы кушать, деньги у своей бабушки — чтобы носить одежду. Мать добавила: «В полиции зафиксировали одно ножевое — значит, одно и было».
После комы я училась заново ходить и разговаривать, лечила пиелонефрит — почки многое взяли на себя. По два раза в год мне делали операции, до 16 лет вырезали келоидные рубцы на теле — это такие толстые наросты соединительной ткани, из-за которых у меня нормально не разгибались ноги, локти, подмышки и кисти. Оставшимися шрамами сейчас я чувствую только давление или щипки. Если я задену рукой острый косяк и порежусь — даже не замечу этого, пока не увижу кровь. Общий болевой порог тоже снизился: раньше я спокойно прокалывала руку иголкой. Кровь при этом не идет: рубцовая ткань сложно устроена, кожа как будто вареная.
Сколько себя помню, я хотела избавиться от шрамов, сделать пластику и жить без комплексов. Раньше покупала любую одежду, главное, чтобы закрытую. Невозможно ехать в автобусе в шортах и футболке, чувствуя на себе взгляды, слыша шепот людей, которые думают, будто я их не замечаю. К тому же летом я потею сильнее, чем другие, а на солнце шрамы пересыхают и трескаются — долго загорать я не могу. Во дворе все дети меня ненавидели. Не за что-то конкретное, просто потому что другая. В детском доме меня не взяли в основной круг общения, и постепенно проявилась обыкновенная дедовщина. Ребята постарше обзывали «горелкой», «обожженной», толкали. После 16 издевательства закончились, потому что «старшей» была уже я, а остальные выпустились. Тогда появились и друзья, придумали мне прозвище Уголек, потому что фамилию матери я носить не хотела. Уголек меня устраивает, это самоиронично.
«Из одной клиники мне прислали письмо, что, мол, шрамы можно убирать долго, но грудь восстановить не получится никак, потому что ткани просто нет»
Читала в интернете про варианты операций. Из одной клиники мне прислали письмо, что, мол, шрамы можно убирать долго, но грудь восстановить не получится никак, потому что той ткани просто нет, могут возникнуть проблемы с кровообращением. У меня разом рухнули все надежды. Но в это же время я познакомилась с Андреем — переписывались в одном паблике о витч-хаусе (жанр электронной музыки, — прим. ред.), начали общаться постоянно. Я рассказала ему про ожоги и отправила фотографии. А он вдруг написал, что шрамы его совсем не смущают и вообще ему нравится, что я не такая, как все. Он написал это так легко и спокойно, что я сама задумалась: может, все устроено как-то иначе.
Сейчас мы максимально близки, 100%-ное доверие. Мы можем разговаривать обо всем: о всяких штучках в сексе, о моих детских проблемах, о том, какое белье мне носить, кто у него был раньше. У меня был стереотип, что раз я не девственница, без груди, вся в ожогах, раз меня никто не любил, то и не полюбит уже. Сейчас мы живем вместе, снимаем комнату, и в голове все постепенно перестраивается. По вечерам меня накрывает, начинается беспричинная тревога. Психолог в приюте давала какие-то тесты, но я не воспринимала ее всерьез. Андрей нашел подход, у него получается меня вытянуть.
Комсомольск-на-Амуре — это маленький, тяжелый город, я всегда хотела уехать. Там нет никакого выбора, некуда спрятаться, избавиться от ассоциаций. Даже после выписки мне приходилось мыться в той же ванне, где меня душили. Пить чай на кухне — у стенки, где меня резали. Ходить по улице, где я тащила мать пьяной, переходить дорогу, где меня изнасиловали. Это просто такой город, у каждого за спиной жуткая история. Там много колоний, много бывших зэков. Половина моих друзей точно так же, как мать, разбавляют спирт. Из нашего двора насиловали так много девочек, что они перестали заявлять в полицию, это просто стало чем-то привычным.
Идея сбежать появилась зимой, тогда мне еще не исполнилось восемнадцать. Режим в детдоме был свободный, что-то вроде общежития. На каждого был заведен сберегательный счет для алиментов или пенсии по потере кормильца. Я написала заявление, мол, якобы хочу купить вещи на лето. Смогла забрать оттуда 11 тысяч. Посмотрела самолеты в Москву из Хабаровска на выходные, а цена на билет оказалась такой же. Перед рейсом я зашла к матери, попросила еще хоть каких-то денег. Она засмеялась и процедила сквозь зубы: «Москва прокормит».
Утром я уже была в Шереметьеве. Не знала, где буду жить, в кармане оставалось только 3 тысячи рублей за мамино кольцо, заложенное в ломбарде. Директриса писала СМС, предупреждала, что должна подать заявление о моей пропаже в полицию. Так она и сделала — в феврале я уже была в федеральном розыске как «потерявшая связь с родственниками». В Москве меня встречал Андрей, он живет в Пушкине, поэтому мы сразу поехали туда. Ближе к вечеру нашли какую-то общагу, я поселилась и жила там три недели. Гуляли, ездили в Москву. Я особо никуда не ходила, было страшно лишний раз попадаться на глаза из-за розыска. В апреле уехала к друзьям и на первую съемку в Петербург, а на обратном пути меня сняли с автобуса — не знала, что при въезде в область делают остановку на посту ГИБДД. Из отделения меня временно привезли в новый приют в подмосковном Клину, где я проторчала еще месяц. Затем меня переправили обратно в Комсомольск, до совершеннолетия. Выпустилась, решила несколько вопросов с квартирой и сразу прилетела обратно в Москву.
С детства хотела быть моделью, но мне сказали, что с ожогами меня никогда не пустят на подиум. Потом я подумала: «Зачем вообще подиум, если можно быть просто фотомоделью?» Это только в Комсомольске люди ограниченные, а на Западе (все, что дальше Хабаровска. — Прим. ред.) моя внешность может пользоваться спросом. Завела инстаграм, стала выкладывать туда откровенные истории и снимки, дала ссылку в паблик «Че по шрамам» — теперь я на его обложке. После 10 тысяч подписчиков мне стали писать другие девушки с ожогами со всей России. Восхищаются, спрашивают, как я решилась показать себя, они еще на той стадии, когда скрывают свои шрамы и не могут принять, например, что у них нет груди. Я не могу отвечать всем, но стараюсь отправить хотя бы смайлик. Уже в Петербурге я раскидала заявки по модельным пабликам, где нужны были девушки на одну съемку или TFP (time for print — бесплатно. — Прим. ред.). Сразу откликнулось много фотографов, но все сливались, когда узнавали, что я не могу оплатить студию. Одну девушку это не смутило, мы обсудили идею и сделали первую съемку. Она тут же разлетелась по Сети, мне даже стали писать фетишисты, предлагали деньги, потому что их заводят мои узоры.
«Съемка разлетелась по Сети, мне даже стали писать фетишисты, предлагали деньги, потому что их заводят мои узоры»
Сейчас я активно ищу подработку. Затем найду стажировку в журналистике, буду двигаться в сторону телевидения, хочу стать телеведущей. Воспитатели в детском доме кричали, что если я сейчас не учусь, то и потом не буду, стану бомжихой, «как моя мамаша». А я действительно этого боюсь. Боюсь, что где-то на пути я споткнусь, как она споткнулась в моем возрасте. Она была талантливой пианисткой, перспективной, хотела реализоваться, но ей помешали родители. В колледже в Хабаровске оставалось одно свободное место, и только она прошла конкурс на несколько областей. Но затем ее мать с отцом якобы разошлись, — хотя потом помирились, — бабушка приказала вернуться в Комсомольск, чтобы помогать. На следующий год мать снова прошла в музыкальное, в Биробиджане. Через несколько месяцев снова позвонила бабушка, опять сказала забрать документы и ехать домой, потому что в семье снова был разлад. Больше мать не пыталась — попала в местное ПТУ и выучилась на токаря.
В нашем доме в Комсомольске все знали, что мать бьет меня, но закрывали на это глаза. Тетя при мне кололась, мать при мне занималась сексом — ее никогда не смущала открытая дверь, а в гостях у отчима я вообще спала с ними на одной кровати. Отчим поначалу даже заступался за меня, но пил все больше и в очередной раз вдруг спросил: «А че ты ноешь?» Больше я не воспринимала его как защиту. Даже когда мать уже выписали из моей квартиры и она все равно там жила, соседи боялись вывести ее из себя. Мол, сумасшедшая ночью ударит по газовой трубе топором, и весь дом взлетит на воздух. Она кидалась даже на полицейских. Если бы в моем доме жила такая семья, я бы это так не оставила. Но в Комсомольск я возвращаться не хочу, пытаться изменить что-то в этом городе — тоже. Мне плевать. Мне в свое время никто не помог.
Источник
В четыре года Света Алексеева подожгла на себе ночнушку. В девять ей пришлось стать самостоятельной, потому что мать мало о ней заботилась: стирать вещи, мыться, добывать еду, думать об учебе. В 12 она попала в детский дом, через пять лет сбежала оттуда, а теперь учится с этим жить. «Правмир» рассказывает историю Светы Уголек, модели с ожогами 45% тела.
— Меня похитили, держали на заводе, на старой промзоне. Это был какой-то молодой парень, наркоман, он меня насиловал. Почему-то я зашла в другую комнату, это была большая уборная, заваленная кучей мусора, все было очень грязно. Я помню, что успела отправить своему другу-журналисту информацию, где я, что со мной происходит, и проснулась.
В последнее время Свету Алексееву часто мучают кошмары. Меняются люди, декорации, а сценарий всегда один — жестокость, насилие, убийство. Это одно из проявлений посттравматического синдрома. Так ее догоняет прошлое.
У Светы диагностировано биполярное расстройство, случаются панические атаки. Вчера их было две. Первый приступ сильной тревоги и паники случился после того, как она заметила на спине сыпь. Второй — из-за морской соли с ментолом. Ментола было слишком много, и Свете показалось, что она начала задыхаться, хотя на самом деле все было нормально.
— Моя психика дала мне два нервных срыва за последний месяц. Я только третий день могу что-то делать, вот к вам добралась, — говорит Света.
Последний год Света прожила с матерью Галиной — сама перевезла ее из Комсомольска-на-Амуре в Москву, хотела показать другую жизнь, впечатлить ее, чтобы мама бросила пить и зажила нормально, но ничего не получилось.
— Я не могла смириться с тем, что у меня не было матери. Но сейчас я понимаю: лучше не иметь никакую, чем такую. Она токсичная и очень плохо на меня влияет. Я была наивная, думала, что получу любовь, которую не получила в детстве, вытащу ее из глубокой депрессии. Она нормально питалась, нормально выглядела, раз в месяц пила чуть-чуть водки или вина, я позволяла. Сейчас мы с ней не общаемся, она в черном списке, потому что второй мой нервный срыв был из-за нее. Сейчас она пьет часто. Она мне звонила несколько раз пьяная, меня это отталкивает. Не люблю пьяных. Из-за нее.
Часть первая. Родители
Мама Светы Алексеевой, Галина, в юности была талантливой пианисткой. После школы она поступила в консерваторию в Хабаровске, сама прошла на бюджет, что в начале 90-х было большим достижением. Потом ей позвонила мать и приказала возвращаться.
На следующий год Галина поехала в Биробиджан, мать снова сказала ей вернуться. В третий раз она никуда не поехала, пошла учиться в ПТУ, там попала в плохую компанию, забыла, как играть на пианино, зато научилась пить, курить и материться.
Света говорит, что в какой-то момент мать потеряла себя, и эта история мотивирует ее делать то, что хочет она, а не то, чего хотят от нее другие.
Отец Светы погиб в 2001-м, практически сразу после ее рождения. Он работал на стройке, здание загорелось. Мужчина спас из огня двоих человек, пошел за третьим и не вернулся. Его смерть окончательно подкосила Галину, она стала много пить и практически не занималась дочерью.
Часть вторая. Огонь
Свете было четыре года, когда она подожгла на себе одежду.
Галина спросила, будет ли дочка есть манную кашу. Света очень любила манную кашу на молоке, но в тот вечер сказала, что хочет то ли пельмени, то ли вареники. В доме не было электричества — давно отключили за неуплату, поэтому Галина пошла готовить к отчиму и пропала.
Начало темнеть, Света зажгла свечку, играло радио на батарейках. На ней была надета ночная рубашка из синтетической оранжевой ткани с гипюровой отделкой внизу. На этом гипюре торчала ниточка.
Света видела, как взрослые поджигают ниточки на одежде. Только у них они почему-то сгорали и гасли, а ее нитка продолжила гореть.
Четырехлетний ребенок не знал, что делать. Она попробовала снять платье, но испугалась, что загорятся волосы. Ходила по квартире, увидела полную ванну воды, но вода была холодная, и она боялась туда лезть. А потом платье вспыхнуло.
— Помню, я кричала, было больно, потом лежала в шоковом состоянии. Я думаю, соседи слышали, что ребенок кричит, но я вряд ли делала это долго, — говорит Света.
Мать вернулась примерно через час, Света еще была в сознании и помнит, как ее увозили в больницу. В следующий раз она очнулась только после двух месяцев комы. Проснулась, а ноги и руки привязаны, потому что на теле одна большая свежая рана.
Мама чувствовала вину, заботилась о дочери, покупала лекарства, на которые хватало денег — пенсии Светы по потере кормильца. Даже бросила на какое-то время пить, а потом узнала, что операция по восстановлению состояния кожи будет стоить десятки тысяч долларов, и вернулась к прежнему образу жизни. Почему органы опеки сразу не заинтересовались ситуацией в семье, Света не знает.
Часть третья. Насилие
— Мама так любит. Раньше через физическое насилие, сейчас через психологическое, — говорит Света.
Один раз мать топила ее в ванной и три раза резала ножом. Как-то она готовила с отчимом на кухне, Света пришла отпроситься погулять. Мать кинула в нее нож для разделки рыбы — лезвие раздробило два зуба, поцарапало щеку и застряло во рту.
В другой раз мать кинула нож, и он попал в правую руку, в кость среднего пальца. Света не помнит, почему это произошло, говорит, у мамы всегда находились причины. Обычно она не жаловалась, потому что знала, что никто все равно не поможет, а мать только разозлится и будет еще сильнее над ней издеваться.
Света ходила в школу голодная, с синяками, непричесанная и не всегда в чистой одежде, но на это почему-то не обращали внимания. Она воровала еду в магазинах, просила на улице милостыню, и многие в городе это видели. Их считали малообеспеченными, помогали с тетрадками к новому учебному году, отправляли девочку в детские лагеря, а обстановку в доме никто не проверял.
После случая с ножом девятилетняя Света не выдержала и сбежала к старшей родной сестре. Вместе они пошли в отделение полиции снимать побои. Участковый сказал, что удара ножом недостаточно, чтобы отправить Свету в детский дом. Надо собрать больше фактов жестокого обращения.
Куда уж больше, думала Света, но с тех пор, как только мать била ее — например, выдавливала глаза, выворачивала шею, зажимая голову между ног, или избивала металлической трубой — девочка бежала в отделение. С 9 до 12 лет ее периодически забирали в приют, с Галиной проводили разъяснительные беседы, она забирала Свету, и все повторялось.
27 декабря 2012 года, когда органы опеки наконец собрали достаточно информации, Свету отправили в детский дом.
Часть четвертая. Детский дом
— Я все равно любила свою маму и тянулась к ней. Когда попала в детский дом, звонила ей, просила забрать. Потому что она моя мама. Она собиралась, но у нее то одно, то другое. Ей было легче, что я там — я получала ежегодные поездки на море, постоянное питание. Я и сама понимала, что она не способна была исправиться. Но мне не столько обидно за мать, сколько за сестру, что она меня бросила. Ее вызвали в детский дом, она написала отказ, для меня это предательство, — вспоминает Света.
Самое светлое воспоминание Светы о жизни в Комсомольске-на-Амуре — 31 декабря и 1 января 2018 года. В детском доме Новый год не праздновали, но сделали торжественный ужин: толченка, как называет Света картофельное пюре, курица, какие-то подарки. В детдоме было много подарков, но они все равно не создавали атмосферу праздника.
После ужина все легли спать, а Света посмотрела поздравление Путина и с разрешения воспитателей побежала в гости к однокласснице. В кругу ее семьи в тот день она чувствовала себя уютно, так, как будто это был и ее дом тоже.
Других хороших воспоминаний о детстве у Светы нет. Никто ее не любил, и себя она не любила, говорит она.
Девочки в их детском доме занимались в модельной студии, Света попросила узнать, можно ли ей тоже ходить на занятия — ходить разрешили, но предупредили, что на подиум не пустят. Свете было 14, она чувствовала себя бракованной, запертой внутри своего тела как в тюрьме. Каждую ночь она плакала из-за того, что не такая, как все.
Ровесники, особенно мальчики, называли ее «обожженной», «горелкой», били и унижали. И только один друг предложил ласковое прозвище — Уголек. Быть в модельном мире Светой Алексеевой не круто, поэтому когда пришло время выбирать псевдоним, она вспомнила про этот — говорит, это и модельная, и социальная история.
Свете было сложно справиться с комплексами, сложнее, чем подросткам сейчас, потому что она не знала, что такое буллинг, бодипозитив и феминизм.
Но настал день, когда она лежала на кровати, смотрела в окно и в голове как будто щелкнуло: «Раз это мой недостаток, я буду им пользоваться».
Она нашла в интернете адрес модельного агентства для фриков из США и с помощью гугл-переводчика написала что-то вроде: «Привет, у меня ожоги по всему телу, кажется, я вам подхожу». Агентство не ответило ни в почте, ни в фейсбуке.
Тогда Света завела страничку в инстаграме, сделала пару фотографий и отметила на них аккаунт этого агентства. Они снова не отреагировали, зато совершенно незнакомые люди стали ей писать о том, что это красиво и эстетично. До сих пор Света не представляла, что может нравиться. От самых разных людей она привыкла слышать, что никому и никогда не будет нужна.
Первый человек, который полюбил Свету просто за то, что она есть, был парень из интернета. За несколько месяцев до 18-летия она сбежала из детского дома к нему в Москву, потом поехала в Петербург. В Петербурге у нее прошла первая профессиональная съемка. Писало много фотографов, но у всех было условие, что студию оплачивает модель, а денег у Светы не было. Одна девушка-фотограф так и написала: «Студия с нас, все с нас, ты только приди».
Свободная жизнь длилась недолго, Свету нашли полицейские и вернули в Комсомольск-на-Амуре. Она дожила в детском доме до 18-летия, выпустилась, решила вопросы с квартирой и вернулась в Москву.
Одна из фотосессий Светланы
— Просто живу. Просто отхожу от всего, — отвечает Света на вопрос, чем она сейчас занимается в Москве.
С тем молодым человеком какое-то время назад они расстались, но Света до сих пор ему благодарна:
— Мне не нужно было меняться, делать операции, он первый полюбил меня за то, что я просто есть. Конечно, он был и остается мне чужим человеком, а я все еще недолюбленный ребенок. Но теперь я понимаю, что сама себе могу все дать, и уже не цепляюсь за людей, как цеплялась раньше, когда пыталась получить от них то, что не получила от матери.
Часть пятая. Преступление
С 9 до 12 лет Света подвергалась сексуальному насилию. Она решилась рассказать об этом только недавно, когда поняла, что те события сидят глубоко внутри, шевелятся, как заноза, и мешают жить. По словам Светы, это делали несколько взрослых мужчин, которые пользовались своим положением. Она рассказывает:
— Неизвестно, сколько девочек еще пострадали. Я пока насчитала пять, включая себя. Я могу себя вылечить, а те девочки вряд ли смогут понять, что с ними происходит, что это серьезная психотравма. И неизвестно, делают ли эти люди сейчас такое с детьми из малообеспеченных семей. Я единственная, кто оттуда выбрался и понял, что это ненормально, поэтому хочу предать ситуацию огласке и остановить их.
Я готова говорить, но вопрос, кто за этим стоит. Вероятно, очень влиятельные люди, а у меня пока нет никакой защиты, — говорит Света. — Я рассказала все, что знаю, людям, которым доверяю и которые могут помочь. Мы пытаемся найти причастных, получится ли, не знаю.
Главная моя цель — поправить психику. Мне пока 20 лет, и это еще возможно. Кого-то одна история может сломать, не обязательно сексуальное насилие. А я вспоминаю, сколько у меня таких негативных моментов было — с матерью, насилие, унижение в школе со стороны сверстников, и понимаю, что внутри я вся переломанная. Новую жизнь я пытаюсь поставить на осколки, поэтому у меня сразу все рушится.
Часть шестая. То, что делает Свету счастливой
Недавно на своей странице в инстаграме Света написала, что научилась любить людей. Другими словами, она поняла, что люди, которые приходят в ее жизнь, больше не желают ей зла. У нее даже появилось жизнелюбие, то есть про новые проблемы она понимает, что это временно, а не навсегда.
Свете двадцать лет. У нее грустные светло-зеленые глаза и спокойное приятное лицо. Она пришла на интервью в красном комбинезоне из легкой ткани. Длинные рукава почти полностью закрывают руки, но на ладонях, шее и лице все равно виден узор ожогов.
Пока мы идем по бульвару в центре Москвы, чтобы сделать пару фотографий на улице, люди внимательно и удивленно ее рассматривают. Света такую реакцию не замечает. Или делает вид, что не замечает.
Регулярно ей пишут пластические хирурги с предложениями сделать бесплатные операции, но сейчас ей это уже не надо.
Убрать бы разве что шрам на правой щеке — келоидный рубец, который тянет и мешает, а остальное она давно приняла в себе и полюбила.
Свете нравится видеть себя на профессиональных фотографиях. Иногда на съемках получается заработать, но в целом, говорит девушка, у нас в стране за это почему-то не принято платить. У Светы есть съемки в четырех крупных журналах, среди которых обложка Harper’s Bazaar, скоро должен появиться пятый. Когда ей было 18, британский BBC включил ее в мировой рейтинг самых влиятельных женщин, которые меняют мир.
Света на обложке журнала
— Удивляет, что у меня есть страничка в Википедии, не в русской, и что я в списке BBC на третьем месте, потому что у меня фамилия на «А». Чувствую, что действительно меняю мир, когда получаю обратную связь. Не так давно мне написала женщина, у которой сильный ожог на ноге. Она много лет носила закрытую одежду, а потом узнала мою историю, посмотрела мой инстаграм и впервые пришла на работу в платье. Она даже прислала мне фотографии. Люди доверяют мне истории, проблемы, сомнения насчет своей внешности, это меня и толкает к тому, чтобы продолжать что-то делать.
Сейчас Свету делает счастливой не так много вещей. Во-первых, хорек по имени Макс. Пока жил у заводчицы, он был Мамсом, потому что не отходил от мамы. Потом Света забрала его, и он превратился в Момса. Сейчас хорек совсем вырос и стал Максом.
Во-вторых, съемки. Пока мама Галина жила в Москве, Света от них отказалась, но сейчас планирует снова вернуться и будет заниматься этим до тех пор, пока процесс будет приносить удовольствие.
В-третьих, ее радует возможность получать психологическую помощь. Терапевт, с которым Света работает сейчас, сама написала ей и предложила консультации бесплатно.
Свету делают счастливой друзья и мысли о будущем, где она проработает все свои психологические травмы и станет абсолютно здоровым человеком.
— Я хочу работать, хочу, может быть, пожить за границей. Но планы я особо не строю. Скорее мне просто любопытно, где я еще окажусь в этой жизни, с кем еще познакомлюсь.
Фото: Александр Зотов
Источник