Друзья подагрой изнуренный не в силах я уж больше пить
#Я4жм
Под вечер, осенью ненастной
Шел горький пьяница домой,
С разбитым глазом, с носом красным,
Держал бутылку под полой.
Оборотясь к стене ногами,
А головой – под самый кран,
Держал обеими руками
Большой наполненный стакан.
– Халат и туфли – все продайте,
Купите пьянице вина,
Попа до смерти накачайте –
Вот вам духовная моя.
На крышке гроба напишите
Какого года, сколько жил,
Три славных слова подчеркните:
“Покойник водочку любил”.
В колокола вы не звоните
При погребении моем,
Почаще рюмками стучите –
Вот это самый лучший звон!
Друзья, исполните все это,
Я вас по-царски награжу
И с того света, с того света
Бочонок с водкою спущу.
И вот в день Страшного суда
Картина будет превосходна:
Пойдут все праведники в рай,
А пьяницы – в кабак повзводно.
Владимир Бахтин. Русское застолье // “Нева”. 1995. №7. С. 231-232.
Песенка была популярна на лубочных картинках XIX в. Фрагмент ее звучит
также в народной героико-романтической драме “Ермак”.
Ср. зачин этой версии с популярным романсом “Под
вечер, осенью ненастной…” (слова Александра Пушкина, 1814,
музыка разных композиторов, в том числе Николая Сергеевича Титова, 1829):
Под вечер, осенью ненастной,
В пустынных дева шла местах
И тайный плод любви несчастной
Держала в трепетных руках.
ВАРИАНТЫ (4)
1. Друзья, прощайте, помираю
Друзья, прощайте, помираю,
Ох, не я, а люди говорят.
Пальто да брюки оставляю,
Да две рубахи без заплат;
Телячий ранец и корзину,
И хуже сапоги,
И еще одну косынку,
Да кой-какие пустяки.
Именье это завещаю
Продать на рынке и потом
Зайти в трактир, напиться чаю
И посетить питейный дом.
И там отдайте долг за водку
Ваньке-скряге-бурсаку,
Пятак Маланье за селедку
И грош Борису-кваснику.
В том кабаке меня заройте,
В котором часто я пивал,
И так могилушку устройте,
Чтоб я под бочкою лежал,
Оборотясь к сеням ногами
И головой под самый кран,
Держа обеими руками
Огромный с водкою стакан.
Мою могилу обложите
Турецким чистым табаком,
А на могилу положите
Трубку с длинным чубуком.
Слепите памятник из глины,
Наймите Ваньку-маляра,
И он напишет вам картину –
«Мои великие дела».
В нашу гавань заходили корабли. Вып. 3. М.: Стрекоза, 2000.
2. Песня алкоголика
Друзья, подагрой изнуренный,
Не в силах я уж больше пить
И в этой жизни вожделённой
Осталось мне недолго жить.
Моя духовная готова,
Сегодня да завтра да я умру.
Прошу исполнить слово в слово
Все, что щас я вам скажу.
В том кабаке меня заройте,
В котором чаще пировал,
И мне могилу так устройте,
Чтоб я под бочкою лежал.
Оборотясь к стене ногами,
А головой под самый кран,
И при себе держал руками
Огромный с водкою стакан.
В колокола вы не звоните
При погребении моем,
Лишь часто в бочку застучите,
Залейте пьяницу вином.
Надгробный стих мне не пишите,
В каком я чине сколько жил.
Всего три слова изложите:
«Покойный водочку любил».
Мундир и брюки вы продайте,
Купите пьяницам вина
И всех их пьяных напоите». –
Вот вам духовная моя!
С фонограммы Теодора Ефимова, CD «В нашу гавань заходили корабли»
№ 5, «Восток», 2001.
3. Завещание пьяницы
Друзья, подагрой изнурённый,
Уж я не в силах больше пить…
И , может быть в сей жизни бренной,
Осталось мне не долго жить.
В том кабаке меня заройте,
В котором чаще пировал,
И мне могилу так устройте,
Чтоб я под бочкою лежал.
Оборотясь к стене ногами,
А головой под самый кран,
Держа обеими руками –
Огромный с водкою стакан.
Надгробных слов не говорите,
Я не привык к таким словам!
Цветов вы мне не приносите:
Не поклонялся я цветам!
Вы эпитафий не пишите,
Когда родился, сколько жил…
Тремя словами помяните:
“Покойный водочку любил!”
В колокола вы не звоните
При погребении моём –
А только рюмками стучите, –
Ведь это самый лучший звон.
Могилу всю мою усыпьте
Турецким крепким табаком
Три дня могилу поливайте
Шампанским искристым вином
Сюртук и брюки вы продайте,
Купите пьяницам вина!
Попов до смерти накачайте,
Вот вся духовная моя!
Когда исполните всё это,
Тогда я вас озолочу,
И на верёвке с того света,
Бочонок с водкою спущу!
Прислал Дмитрий Трофимов, ольдерман студенческой корпорации Fraternitas
Arctica, 28 июня 2010 г.
4. Завещание пьяницы
Друзья, прощайте, умираю
Не я, а люди говорят,
пальто и брюки оставляю
И две рубашки без заплат.
Именье это завещаю
Продать на рынке, и потом
Зайти в трактир, напиться чаю,
И посетить питейный дом.
Телячий ранец и корзинку,
И худые сапоги,
Одну истертую косынку,
И кой-какие пустяки.
И там отдайте долг за водку
Ваньке скряге бурсаку,
Пятак Маланье и селедку
И грош Борису кваснику.
Долги все эти уплатите,
По завещании моем.
И в рюмки звонко постучите
Поставьте все их к верху дном.
В том кабаке меня заройте,
В котором чаще я пивал
И так могилу мне устройте,
Чтоб я под бочкою лежал.
Оборотясь к стене ногами,
А головой под самый кран,
Держа обоими руками
Огромный с водкою стакан.
В колокола вы не звоните
При погребении моем,
Но чаще рюмками стучите
Залейте пьяницу вином.
Надгробной вы мне не пишите,
Какого чина, сколько жил,
А лишь три слова напишите:
«Покойный водочку любил».
Вы могилу обложите
Турецким чистым табаком,
А на могилу положите
Мне трубку с длинным чубуком.
Слепите памятник из глины,
Наймите Ваньку маляра,
И он напишет вам картину
Мои великие дела.
Москва златоглавая: Сборник песен. М.: Книгоиздательство торг. дома “Евдокия Коновалова и Ко”, 1914. С. 10-11.
Источник
Друзья, подагрой изнуренный,
Уж я не в силах больше пить, пить, пить…
Слова знал все до конца, только жестикулировал преувеличенно глупо. На последнем речитативе штопор, лежавший на груде провизии, от толчка локтем полетел в воду. «Держите! Ай! Штопор!» Удивление, смех, сожаление и злость — все было в этих криках.
Больше всех злилась докторша, так как штопор принадлежал ей. Именно поэтому она сказала: «Ничего!» и молчала до самого берега.
Художник покраснел, подумал, что может стоить штопор, и покорно сказал:
— Ольга Львовна, завтра же у вас будет точно такой новый.
Докторша отвернулась. Лаборант крепче рванул весла и глубоко-оскорбительно бросил:
— А чем вы сегодня откроете квас? Носом?..
В зарослях справа открылся узкий проток. Докторша гневно дернула руль, и широкими бросками, вдоль шипящих и кланяющихся камышей, лодка въехала в «Тихое озеро», врезалась в жирный ил у старого хвойного леса, вздрогнула и остановилась.
* * *
Лаборант воткнул в землю палку, повесил на нее пиджак и шляпу, разостлал перед ней плащ, отошел и полюбовался. Поправил шляпу. Получилось грубое подобие человеческого жилья… уют… собственность…
Потом лег на разостланное ложе и с чувством глубокого удовлетворения стал рассматривать пузыри на ладонях от весел. А у художника, благодаря несчастному случаю со штопором, совершенно изменился характер; он высадил дам, снял весла, зарыл по горло квас в холодный ил у берега, снес всю провизию к лесу и пошел собирать растопки для самовара.
Курсистка мало устала. Прямо от лодки на одной ноге поскакала в лес. За первым стволом нашла три ягодки земляники, честно собрала в платочек, пошла дальше все прямо, чтобы не сбиться, — и на жаркой полянке у гнилых пней собрала много-много — полную ладонь. Съела одну — кисло и свежо — и вспомнила лимон. «Это к чаю».
Потом раскрыла платочек, попробовала вторую и третью, после долгой и томительной борьбы решила, что на всех не хватит, и съела все до последней ягодки.
На опушке докторша с Лидочкой катили в лес, неизвестно зачем, большой мохнатый камень. Молча и кровожадно. Лаборант так заинтересовался, что встал с плаща и пошел помогать. Докторша рассердилась:
— Что за свинство! Пойдемте, Лидочка, вон там другой, еще лучше…
По голове лаборанта щелкнула здоровенная шишка, и недовольные геркулесы ушли в лес.
Художник тоже заинтересовался, положил щепки и подошел к камню:
— Бросим его в озеро.
— Он тяжелый, что вы думаете?
— Не на спине же тащить, мы покатим.
— Катить легко! Вот они катили… — лаборант махнул рукой на лес.
— Ну, понесем. По-про-бу-ем!
Пыхтели, краснели, ругались и мокли, наконец подняли и потащили. Когда бросили в озеро, все произошло как следует: толстый столб воды шапкой взлетел кверху, потом брызги, потом круги.
Лаборант думал, что он Робинзон. Только не мог всномнить, зачем он бросил эту скалу в море.
А художник заметил в тине горлышки бутылок и вздохнул:
— Не открыть, Иван Петрович?
— Что?!
— Кваса, говорю, не открыть?
Лицо Робинзона было решительно и воинственно:
— И черт с ним! Айда самовар ставить. Надуемся и чаем.
Ставили самовар. Лаборант командовал:
— Спички в пиджаке, живо! Мало воды! Дуйте в озеро. Гребите на се-ре-ди-ну, здесь грязная вода… Луцкий, комары! Тащите можжевельник! Костер! Живо. Хо-хо!
Потерявший штопор исполнял все.
Костер разгорался. Можжевельник стрелял и корежился. Шишки пыхтели, накаливались, корчились, сухой навоз сладко и едко чадил, сизый дым вплывал в рот, кусал зрачки и все-таки радовал. Луцкий подбросил еще и еще; как любопытная обезьяна, вцепился глазами в огонь и присел на корточки.
Лаборант танцевал вокруг самовара скифский танец или, по крайней мере, танец человека, нечаянно попавшего на пчельник.
Отскакивая, приседал, бросался на землю и заглядывал в решетку снизу; труба гремела о землю — ловил ее, пихал в топку уголь и щепки и исступленно потирал черные руки:
— Попьем! Валяй, валяй, нечего… Ух ты!
Чай он пил, конечно, каждый день, иногда и по два раза, но сегодня самовар разбудил в нем все первобытные инстинкты.
Луцкий волновался не меньше: на двух камнях, на черной сковороде великолепно шипела чайная колбаса и свертывались желтки и белки, но ветки были длинны, пламя слишком усердно лизало чугунные бока. Колбаса с одного края съеживалась, била в нос жареным салом и зловеще чернела. Сердце повара тоже съеживалось и чернело, пальцы хватались за сковородку, губы дули на пальцы, подошвы лезли в огонь — все напрасно. Наконец догадался — обхватил пиджаком лаборанта жестокие края и бросил сковородку на траву. Пиджак положил тихонько на место, вытер мокрое лицо и взволнованно загудел на все озеро:
Источник
Купюры в цитатах комментария означены угловыми скобками и многоточием <…>. Ниже даны сокращения названий источников, неоднократно упоминаемых в комментарии:
Гликберг М. И. — Гликберг М. И. Из мемуаров // Российский литературоведческий журнал. М., 1993. № 2.
Горный С. — Горный С. Ранней весной. Берлин, 1932.
Дон-Аминадо — Дон-Аминадо. Поезд на третьем пути. М., 1991.
ИР — Иллюстрированная Россия. Еженедельный литературно-иллюстрированный журнал. Париж, 1924–1939.
Любимов Л. Д. — Любимов Л. Д. На чужбине. Ташкент, 1965.
ПН — Последние новости. Ежедневная газета. Париж, 1920–1940.
РГ — Русская газета. Париж, 1923–1925.
РАССКАЗЫ, НАПИСАННЫЕ В РОССИИ
ЛЮДИ ЛЕТОМ
Современный мир. Спб., 1910. № 9. С. 81—105. Действие рассказа происходит на побережье Балтийского моря, близ городка Усть-Нарва. В конце XIX — начале XX века этот модный курорт застраивается дачами и особняками, становится излюбленным местом отдыха столичной знати. Этот живописный край привлекал также научную и творческую интеллигенцию, что, кстати, нашло свое отражение в профессиональной разнородности персонажей рассказа. Из знаменитостей здесь бывали (а некоторые из них имели и собственные дачи) Н. Лесков, Д. Мамин-Сибиряк, Я. Полонский, К. Случевский, Ф. Сологуб, К. Бальмонт, И. Северянин, Б. Пастернак, И. Шишкин, И. Репин, К. Сомов, Ю. Клевер, П. Чайковский, К. Глазунов, И. Павлов, К. Тимирязев, А. Попов (подробнее см.: Кривошеев В. Нарва-Йыэсуу. Таллинн, 1971). Неоднократно в этих местах (Шмецке, Гунгербург) отдыхал Саша Черный. Его, как лирика, вдохновляли красоты Нарвского взморья и его окрестностей, а курортная публика обычно становилась объектом сатирической музы поэта. «Вдали тебя я обездолен…» — начальная строка цыганской песни «Москва». «Шумен праздник… Не счесть приглашенных гостей…» — начало стихотворения С. Я. Надсона «Мечты королевы», входившего в репертуар сборников по декламации. «Солнце всходит и заходит…» — начальные слова народной песни. По словам И. А. Бунина, «эту острожную песню пела чуть ли не вся Россия». Два куплета включены Горьким в пьесу «На дне», поэтому ему иногда приписывают авторство песни. «Друзья, подагрой изнуренный, уж я не в силах больше пить, пить, пить…» — начальные слова вакхической песни русского студенчества. А. П. Аристов, занимавшийся устным творчеством студентов, зафиксировал несколько иной вариант этой песни:
Друзья, подагрой изнуренный,
Не в силах больше я уж жить,
Похороните прах мой бренный
Вот так, как стану говорить:
«В том погребке меня заройте,
Где чаще пьяным я бывал,
И так могилу мне устройте,
Чтоб я под бочкою лежал».
И т. д.
(Песни казанских студентов. Спб., 1901)
… Я то-от, ко-то-ро-му внимала! <…> Ты в по-о-лу-ноч-ной ти-ши-не-э-э-э!.. — Ария из оперы А. Г. Рубинштейна «Демон» …мы еще поживем. — Перефразирование крылатого выражения «Мы еще повоюем, черт возьми!» из стихотворения в прозе (1882) И. С. Тургенева. Визави (фр. vis-a-vis — лицом к лицу) — человек, находящийся напротив. Виктория (1819–1901) — королева Великобритании. …Самсон, раздвигающий колонны. — Имеется в виду эпизод из Библии, где речь идет о Самсоне, которого жители Газа, заперев городские ворота, намеревались убить. Однако Самсон, обладавший сверхъестественной силой, освободился, вырвав из земли столбы ворот, унес их на вершину ближайшей горы (Суд. XVI, 1–3). Зеленая лампа — заголовок восходит к названию литературного и политического кружка начала XIX века в Петербурге. Заседания общества проходили в доме Н. В. Всеволожского за столом под лампой с зеленым абажуром, где члены кружка (А. С. Пушкин, А. А. Дельвиг, Ф. Н. Глинка и др.) читали свои новые произведения, обсуждали вопросы будущего политического устройства России. В русском обществе «Зеленая лампа» стала синонимом вольнодумства, дружеского единения, общности литературных и духовных интересов. В первые годы эмиграции в Берлине вышел поэтический альманах «Вечера под зеленой лампой», а в 1927 году в Париже по инициативе Д. С. Мережковского и З. Н. Гиппиус было образовано литературно-философское общество «Зеленая лампа», сыгравшее видную роль в интеллектуальной жизни русского зарубежья. Клевер Ю. Ю. (1850–1926) — русский художник-пейзажист, академик. В своей живописи часто использовал эффекты заходящего солнца. Посмотрите, как поет то облачко справа. — Эта реплика, по всей видимости, перекликается с фразой из чеховской «Попрыгуньи», где живописец делает замечания относительно пейзажного этюда: «Это облако у вас кричит: оно освещено не по-вечернему». «Вторая жена» — роман немецкой писательницы Е. Марлитт (1825–1887). Ее героини — чаще всего молодые, красивые девушки — сталкиваются в жизни с обманом и шантажом, но в конце концов одариваются любовью. Рассчитанные на мещанский вкус, романы Марлитт пользовались большим успехом, особенно у женщин. Липпс Т. (1851–1914) — немецкий философ-идеалист, психолог, эстетик, основатель Мюнхенского психологического института. «Можно жить с закрытыми глазами…» — начальная строка стихотворения К. Бальмонта из книги «Горящие здания» (1900). Лидо — курорт близ Венеции. Так называются и узкие песчаные косы, отделяющие лагуны от Адриатического моря. …стал перечитывать дачные надписи: «27 июня 1901 года здесь купался…» — В отечественной литературе эта неискоренимая привычка российского обывателя «отметиться» во что бы то ни стало там, где ему довелось побывать, везде оставить «визитную карточку» была постоянной мишенью сатириков. Ср., например: «На камнях Алупки, на верху Ивановской колокольни, на гранитах Иматры, на стенах Бахчисарая, в Лермонтовском гроте — я видел сделанные им надписи:
Источник
реальности, опирающийся на свидетельства очевидцев, материалы повременной прессы (интервью, хроника, рекламные объявления и т. п.). Можно сказать, что реальный комментарий как бы размыкает пространство в этот исчезнувший мир, способствуя более точному и глубокому прочтению прозы Саши Черного.
Комментарий также раскрывает цитаты, объясняет происхождение и смысл расхожих некогда словечек и речений. Эмигрантская практика также способствовала появлению новых словообразований, вошедших в обиход русской диаспоры.
Особого внимания заслуживает автобиографический элемент в художественной прозе Саши Черного. Ему, как поэту по своей сущности, свойственно было выкраивать сюжетные коллизии и отдельные фрагменты из собственной судьбы и личности. Поэтому одной из задач реального комментария данного тома было распознавание в художественном тексте истинной подоплеки, прототипов и локуса, имевших место в действительности. Иногда наоборот: некоторые элементы произведения позволяли высветить доселе неясные моменты биографии автора.
Для любителей «писательской кухни» могут представить интерес фиксации и расшифровки автореминисценций и всевозможных аллюзий, отсылки к семантическим и синтаксическим перекличкам, а также соотнесения в пространстве всего наследия Саши Черного.
Текстология тома сравнительно проста. Произведения печатаются по тексту первой (и чаще всего — единственной) прижизненной публикации либо по тексту книги «Несерьезные рассказы». Орфография и пунктуация приведены к современным нормам правописания. Однако сохранены те особенности, которые могут рассматриваться как индивидуально авторские и вследствие этого семантически значимые.
Считаю своим долгом выразить глубокую благодарность всем, кто в самой разнообразной форме способствовал работе над комментарием. Помимо уже указанных в предыдущих томах лиц, — это филолог-германист Р. Р. Чайковский. И еще: неоценимую помощь и поддержку в подготовке собрания сочинений Саши Черного мне оказывала моя жена — Ирина Михайловна Иванова, можно сказать — мой соавтор. Она не только сверяла тексты и перепечатывала их, но и участвовала во многих кропотливых разысканиях, украсивших комментарий. Но, пожалуй, наиболее важным и ценным была моральная поддержка в многолетних исследованиях, посвященных творчеству Саши Черного, не сулящих явных выгод. Без поддержки этого, главного «фонда» задуманное едва ли удалось бы осуществить.
Купюры в цитатах комментария означены угловыми скобками и многоточием <…>. Ниже даны сокращения названий источников, неоднократно упоминаемых в комментарии:
Гликберг М. И. — Гликберг М. И. Из мемуаров // Российский литературоведческий журнал. М., 1993. № 2.
Горный С. — Горный С. Ранней весной. Берлин, 1932.
Дон-Аминадо — Дон-Аминадо. Поезд на третьем пути. М., 1991.
ИР — Иллюстрированная Россия. Еженедельный литературно-иллюстрированный журнал. Париж, 1924–1939.
Любимов Л. Д. — Любимов Л. Д. На чужбине. Ташкент, 1965.
ПН — Последние новости. Ежедневная газета. Париж, 1920–1940.
РГ — Русская газета. Париж, 1923–1925.
РАССКАЗЫ, НАПИСАННЫЕ В РОССИИ
ЛЮДИ ЛЕТОМ
Современный мир. Спб., 1910. № 9. С. 81—105. Действие рассказа происходит на побережье Балтийского моря, близ городка Усть-Нарва. В конце XIX — начале XX века этот модный курорт застраивается дачами и особняками, становится излюбленным местом отдыха столичной знати. Этот живописный край привлекал также научную и творческую интеллигенцию, что, кстати, нашло свое отражение в профессиональной разнородности персонажей рассказа. Из знаменитостей здесь бывали (а некоторые из них имели и собственные дачи) Н. Лесков, Д. Мамин-Сибиряк, Я. Полонский, К. Случевский, Ф. Сологуб, К. Бальмонт, И. Северянин, Б. Пастернак, И. Шишкин, И. Репин, К. Сомов, Ю. Клевер, П. Чайковский, К. Глазунов, И. Павлов, К. Тимирязев, А. Попов (подробнее см.: Кривошеев В. Нарва-Йыэсуу. Таллинн, 1971). Неоднократно в этих местах (Шмецке, Гунгербург) отдыхал Саша Черный. Его, как лирика, вдохновляли красоты Нарвского взморья и его окрестностей, а курортная публика обычно становилась объектом сатирической музы поэта. «Вдали тебя я обездолен…» — начальная строка цыганской песни «Москва». «Шумен праздник… Не счесть приглашенных гостей…» — начало стихотворения С. Я. Надсона «Мечты королевы», входившего в репертуар сборников по декламации. «Солнце всходит и заходит…» — начальные слова народной песни. По словам И. А. Бунина, «эту острожную песню пела чуть ли не вся Россия». Два куплета включены Горьким в пьесу «На дне», поэтому ему иногда приписывают авторство песни. «Друзья, подагрой изнуренный, уж я не в силах больше пить, пить, пить…» — начальные слова вакхической песни русского студенчества. А. П. Аристов, занимавшийся устным творчеством студентов, зафиксировал несколько иной вариант этой песни:
Друзья, подагрой изнуренный,
Не в силах больше я уж жить,
Похороните прах мой бренный
Вот так, как стану говорить:
«В том погребке меня заройте,
Где чаще пьяным я бывал,
И так могилу мне устройте,
Чтоб я под бочкою лежал».
И т. д.
(Песни казанских студентов. Спб., 1901)
… Я то-от, ко-то-ро-му внимала! <…> Ты в по-о-лу-ноч-ной ти-ши-не-э-э-э!.. — Ария из оперы А. Г. Рубинштейна «Демон» …мы еще поживем. — Перефразирование крылатого выражения «Мы еще повоюем, черт возьми!» из стихотворения в прозе (1882) И. С. Тургенева. Визави (фр. vis-a-vis — лицом к лицу) — человек, находящийся напротив. Виктория (1819–1901) — королева Великобритании. …Самсон, раздвигающий колонны. — Имеется в виду эпизод из Библии, где речь идет о Самсоне, которого жители Газа, заперев городские ворота, намеревались убить. Однако Самсон, обладавший сверхъестественной силой, освободился, вырвав из земли столбы ворот, унес их на вершину ближайшей горы (Суд. XVI, 1–3). Зеленая лампа — заголовок восходит к названию литературного и политического кружка начала XIX века в Петербурге. Заседания общества проходили в доме Н. В. Всеволожского за столом под лампой с зеленым абажуром, где члены кружка (А. С. Пушкин, А. А. Дельвиг, Ф. Н. Глинка и др.) читали свои новые произведения, обсуждали вопросы будущего политического устройства России. В русском обществе «Зеленая лампа» стала синонимом вольнодумства, дружеского единения, общности
Источник